Тишина стояла такая, что слышалось: у кого-то бурчит в животе. У кого-то с другого этажа. 

Если бы часы осмелились, они бы пробили половину пятого. Но гулкий бой заменил щелчок на электронном циферблате, в тишине похожий на спуск пистолета. Щелк. 

Половина четвертого. Нервное напряжение нарастало. 

Руководитель семинара сверлил съёжившихся студентов. Взглядом. Студентики прижимались к углам аудитории, в надежде просочиться сквозь стену, а лучше — сквозь пол, туда, на спасительный четвертый, где уже второй час эстрадники пели песни из мюзикла про Эсмеральду. Только Студентка А. восседала прямо перед В. В. Впрочем, и она предпочитала смотреть себе на руки. 

 — Ну. 

Мы забыли выдохнуть. 

Студентка B. дрожащим пальцем водила по экрану планшета, на котором была открыта страница с текстом. Даже самой себе студентка В. боялась признаться, что пятый раз перечитывает одно и то же предложение: «пространство сцены условное…». Условное. Условное… ус-лов-но-е. Какой сцены? Пространство сцены условное… Какое-то условное пространство какой-то условной сцены. Всеволод Эмильевич, Царю Небесный… 

В.В. оглушительно молчала. «Ну» монументально стыло в воздухе. 

Мы осмелились выдохнуть. Не все сразу, естественно. По очереди. 

— Ну. Кого отчислять первым? 

Мы забыли, что нужно набирать воздух. 

На первой парте зашевелилась фигура студентки А. 

— Ну, я могу начать… если никто не против. 

Никто не был против. Все были, прямо скажем, очень не против. Прямо всеми руками не против. Туча над кабинетом, кажется, покачнулась и потянулась в сторону вентиляции. 

— Мне кажется, режиссер не до конца ясно и четко представил себе замысел, который он должен был воплотить при восстановлении спектакля. И где грань… и получилось ли почувствовать эту грань… и, почувствовав, наконец, перейти. Переступить. Перепрыгнуть. Или он, прошу прощения, нахально проигнорировал заветы композитора?! (Тут студентка А. неожиданно для себя задохнулась в гневе, хотя гневаться до этого не собиралась). 

(Где-то далеко либреттист Д. почувствовал внезапный прилив сил и решил, что нужно писать еще одну статью про режоперу (так он прозвал режиссерскую оперу. Термин придумал сам и очень им гордился). 

— Ну, студентка N, вы понимаете? — начала В.В. 

Студентка N понимала. Понимала, что это «ну» было уже мягче и безобиднее, чем пара предыдущих. Хотя все же не такое безопасное. 

— Вы, когда пишете, текст перечитываете? 

В.В. начала зачитывать отрывки курсовой, посвященные сценографии. 

Где-то в головинской мастерской Мариинского театра художник-постановщик М. неожиданно уронил в густую бороду скупую слезу и, чертыхаясь, стал подвязывать к потолку веревку. 

— Ну… «параллельность»… «монтаж»… Вы что написали? Это на каком языке и про какого режиссера? Вы понимаете, что почувствует режиссер, если ему это дать почитать?.. 

Режиссер, про которого писали на непонятном языке, где-то в безымянном немецком пабе, в тельняшке и красных кедах на босу ногу, вдруг почувствовал страшное отчаяние и вертеровскую тоску. А ведь с главным героем тем временем надо было что-то делать. Ведь тот понял, что любит, но уже поздно, а она не знает, а он не решится, а она уже замужем, и, вообще, мир — это сон и клетка. Может быть, его утопить? В смысле, героя. Или весь мир тоже… ну его на фиг. Или прострелить герою висок, а уж потом утопить. Но главное — дождь… Больше дождя и воды, а, может, действие Онегина будет проходить на лодке, которая будет дрейфовать в море, а главные герои будут спорить из-за одного кулера чистой воды? «Учитесь властвовать собою», — попытается командовать Онегин. И первым, естественно, уйдет Ленский… Нет, выстрелов не будет. Пусть просто засмотрится на дельфинов и упадет за борт, пока все спят. А дуэль — это ему снится. Или всем снится. А потом их спасет генерал, и Татьяна выйдет за него замуж. 

— Ну. 

Студентка N вздрогнула. Мираж рассеялся. Семинар продолжался.