Вольная интерпретация-размышление, сновидение на тему бунта. Народовольцы, декабристы, рокеры 80-х. Спектакль, кажется, собран на скорую руку, но тут скорее сказывается импульсивность молодой режиссуры, стремление не сказать, но прокричать. Прокричать громко, отчаянно, чтобы и в дальнем конце зала каждый мог расслышать «о чём» и «зачем». И такой тип высказывания тут оправдан – акцентирует внимание на жаре в душе бунтаря. Этот крик, этот ритм, эта музыка (раз-два-три-четыре) «собирают» сюжет, событийная канва которого провисает – всё-таки сложно связать в одну нить повествования народовольцев и декабристов. 

Сновиденческий характер действия лишает стеснение или боязнь упрёка за цитирование. Ведь не может же один сон присниться двум совершенно разным людям? Заметнее всего здесь мотивы из спектаклей любимого многими Юрия Бутусова, но они не украдены, кажется, что так выражается дух смутного времени ожидания. Снег, покрывающий спальню декабристов, кованые ограды набережных Петербурга. В уста Пушкина (Григорий Сиятвинда), неустанно катающегося на роликах по сцене, попадают как цитаты из его собственных произведений, так и слова Толстого, Чехова. А Людовик Четырнадцатый заканчивает свою речь словами одной из песен «Аквариума». 

Сценография Николая Симонова представляет собой скелет железных коробок с сильно выдающейся вперёд авансценой. По правую сторону – барабанная установка, по левую – место для небольшого оркестра. Жизнь в железной махине символизируют детали из разных эпох: советский холодильник, неудобная кровать, плита (на которой Трубецкой, бросив декабристов, ожидающих его, будет готовить себе яичницу). Масса разноформатных. Но декорация вытягивается вверх, она сама по себе загромождена, но освобождает большую часть сцены, где и происходит действие. Она, как и спектакль, собрана по кусочкам. 

Про «Бунтарей» непросто писать, спектакль соткан из частиц знакомого, родного, нашего. Он и про то, что не надо бунтовать, и про то, что нельзя не бунтовать. Про молодых, красивых, отчаянных, вынужденных существовать в мире заставленном, загроможденном. 

Композиция выстроена коллажно – нет разделения между отдельными историями народовольцев, декабристов или рокеров, они сплетаются в историю одного общего бунта. Бунта благородного, бунта, который не будет принят «старшими», но будет не принят по-разному. Зрители «Музыкального ринга» будут резко критиковать Гребенщикова, а царь Александр I предпочтёт укатить на лыжах (и будет объезжать декабристов с улыбкой). Внутри самого спектакля, зрителю, не принимающему происходящее на сцене, внятно показаны пути выхода. Понятие коллажности применимо также и к тому, в каком виде отпечатываются исторические факты в сознании зрителей: выборочно, неупорядоченно. Отсюда упрощение восприятия – тебя не обязывают к строгости. 

Композитор и музыкальный руководитель Игорь Вдовин, который большую часть сценического времени проводит за игрой на разных музыкальных инструментах. Музыка как ключ к пониманию души, как способ самовыражения, как своеобразный способ спасения. Музыка как бунт. Громкий, кричащий, какофоничный, мелодичный, громкий, резкий, и в то же время совершенно безвредный. Если Пушкин ( по сюжету спектакля они с НиколаемI«договариваются» о сотрудничестве: «Видишь, льстить не сложно») от бунта отказывается ради обретения иллюзорной свободы (всё одно – в к финальной сцене солнце русской поэзии в рыжем парике подвесят на крюк как часть декорации), то музыканты демонстрируют бунт через искусство. Музыкальная партитура филигранно переплетается с одной из трёх смысловых сюжетных нитей. Играет важнейшую роль. И Нечаев (Александр Кузнецов), и Пестель (Павел Ворожцов) существуют в этом большом сне под музыку Курёхина и Чистякова.

Потому и Нечаев (Александр Кузнецов) здесь – такой притягательный (зло манит – оно живое, оно бурлящее), а студент Иванов (Кузьма Кутрелёв), которого убьют, выглядит смешным ребёнком. Декабристы, мечтающие о том, как уничтожить царскую семью почти плачут от восторга. И вроде бы ужасен актёр Артём Соколов, в своей скорби – не он царя убил. Но, вот они ложатся спать накануне восстания, на огромные подушки, вот на них – всех в белом – падает, кружась снег, и уже невольно ловишь себя на мысли – как их таких прекрасных, таких белых, таких чистых – и убьют? На бунтарский порыв, приехавшего из-за границы сына (Илья Дель), благочестивая дворянская семья сможет ответить лишь пением надоедливой песни про бричмулу. А его бунт – всего лишь зелёные волосы. Смешное ребячество. Впрочем, в конце персонаж Ильи Деля сидит около лунки со своим воспитанником из простых и убеждает его в том, что тот уже почти свободная личность. Пока не обнаруживает, что груз для удочки – украденный винтик с железнодорожных путей. Потому что одно дело бунтовать, а другое дело пытаться добиться реальных перемен.