Многие ходили этим маршрутом. Может, и вы бродили по Петербургу вместе с Даниилом Хармсом и его героями? Они время от времени появляются во дворах и проулках уже четыре года. В 2013-ом, до появления в Петербурге Rimini Protokoll и бума иммерсивного театра, продюсер Константин Александрович Учитель со студентами театральной академии сочинил проект вокруг мира Хармса. В последний раз он шумно, карнавально прогремел на фестивале «Точка доступа»: в трех разных направлениях путешествовали зрители вместе со слегка сумасшедшими хармсовскими персонажами.

Самостоятельной жизнью начал жить только один маршрут – трехчастный спектакль, начинающийся в школе Петришуле и заканчивающийся в нескольких километрах от нее, на Марсовом поле.

С многосоставными спектаклямяи-бродилками – всегда проблема. Как писать о них? Рецензировать как «традиционные» спектакли или рассказывать о личной Одиссее? В случае с «Маршрутом №2» сложность вот в чем: можно ли говорить об этом событии как о целом? Собираются ли в единство три части, две из которых, хотя и играют с границами и возможностями театра, однозначно остаются в его пределах, а последняя убегает от него в прямом смысле – на улицы города, без «настоящих актеров», оставив зрителя наедине с собой? Попробуем разобраться.

ИНТРО

В бледно-зеленом актовом зале Петришуле холодно. Холод ощущаешь не кончиками пальцев – нутром. Зал заставлен рядами кресел, но все же кажется, что здесь пусто. Фиолетовый свет прожектора подсвечивает сцену и микрофон в центре. Начинается первая часть – «Представление». В меньшей степени «представление» в театральном смысле (хотя мизансцена вполне театральна), в большей – знакомство с Хармсом в лекционном формате.

Сменяя друг друга, к микрофону выходят три «докладчика»: школьник, учитель и исследователь творчества писателя. Выстраивается любопытная перспектива движения к Хармсу: от представления пятиклассника о его жизни и творчестве (кажется, до сих пор Хармса проходят в начальной школе?) к профессиональному взгляду.

Слова мальчика звучат как ответ на уроке: что знают и будут знать будущие школьники о Хармсе? Родился, вырос, жил в тяжелое время, учился именно в этой знаменитой школе. Вдоль этой темы – следующий доклад: молодой учитель Петришуле рассказывает больше не о Хармсе, а о месте – школьном братстве, великих учителях. Наконец, мы подходим совсем близко к Хармсу – Валерий Николаевич Сажин, литературовед и исследователь хармсовского наследия, говорит о зрелости писателя, цитирует анекдоты и рассказы.

Вспоминается, что Дмитрий Быков то и дело называет Владимира Маяковского по-приятельски «Маяком» и приговаривает, мол, могу и так – я о нем книгу написал. Такая же близкая, дружеская интонация – в рассказе Сажина. Хотя он и вынужден перегрузить доклад датами и фактами, чтобы уложить биографию автора в 15 минут.

Зрители лишены контакта с лектором – он стоит спиной к залу и обращается не к нам, а словно к самому зданию. Это рассеивает внимание: начинаешь бродить взглядом вдоль портиков и стен… но тут же замечаешь, как изменилось за полчаса пространство: из просто холодного зала оно переросло в «означенное». Поэтому сложно и неловко покидать его так скоро и так просто – слегка недоуменно натягивать крутку, чтобы продолжить «Маршрут» уже в катакомбах Петрикирхе.

ВНУТРИ

Начинается новая история с новыми ожиданиями – собственно спектакль по повести «Старуха». На входе выдают дождевик и повязку на глаза. Понятно, лишат зрения и еще чем-нибудь обольют! Уже в катакомбах, во время короткого инструктажа успеваешь испугаться. С закрытыми глазами предстоит преодолеть два лестничных пролета. Но страх быстро уходит: мягкие теплые руки двух, пяти, может, десяти актеров ведут, передают друг другу, поглаживают, успокаивают. Наконец доводят до места и оставляют. Не видно, но слышно, как перед тобой и вокруг тебя разыгрывают спектакль: носятся артисты, двигают что-то, шуршат, варят сосиски.

То ли тебя помещают внутрь разраженного, расслоенного сознания хармсовского героя, то ли в твою голову раздвоенными голосами врывается мир рассказа. Звуки и запахи «ведут» то на мостовую, то в очередь перед булочной. Возникает и Старуха, противная, жуткая. Ее голос звучит попеременно из разных точек – ближе, дальше, прямо над ухом, сухой, хриплый, царапающий. Воображение дорисовывает образ, наделяет ее чертами, которые кажутся мерзкими и пугающими только тебе. И в этом смысле, спектакль полноценен: он видим, пусть и внутренним зрением, наполнен реальным действием.

От монотонного бормотания героя в начале спектакль движется к эмоциональному пику – крик возбуждения и облегчения героя сливается с шумом поезда в известной сцене и перерастает в один громкий звук. Он перебивает твой внутренний голос и, кажется, наполняет тебя целиком. Замолкает. Мы робко стягиваем повязки. Астеничный юноша рассеяно глядит на «лампочку ильича». Обманка. Перевертыш. Была ли старуха? Или только пустой чемодан рядом с юношей?

Зрители медленно разбредаются, разглядывают кастрюлю с едой, дымовую машину… нехотя выходят из атмосферы спектакля. Но нас уже зовут дальше, как будто не дав завершить, дочувствовать, додумать, что же с нами случилось.

СНАРУЖИ

Группками высыпаем на Невский проспект, на ходу вкручиваем беруши – эту часть маршрута проходим в тишине. Пока идем до первого адреса, указанного на конверте – главном артефакте «Маршрута» – чувствую раздражение от второго «разрыва» внутри спектакля. Но переключаюсь, когда открываю конверт рядом с магазином женского белья. Хармс сначала был вокруг меня, его временем и духом наполнились стены Петришуле, затем я ворвалась в его голову, а теперь сообщенным мне в предыдущей части голосом он читает отрывки собственных дневников в моей голове.

Короткие цитаты о поиске любви, одиночестве не выстраиваются в стройное повествование. Двигаясь вдоль Невского, улавливаешь эхо жизни писателя, схватываешь ее абсурдность. Особенно, когда читаешь откровенные эротические фантазии, пока толпа несет тебя по пешеходному переходу, где от одной лавки очень пахнет ладаном.

Но по-настоящему городской контекст вступает в игру только в короткий момент перед Елисеевским магазином. Пока читаешь строчки о голодных 1937-1938 годах и короткую молитву Хармса о спасении. Отсюда почти летишь к последней удаленной точке с крохотным конвертом. Можно разорвать сразу, но надеешься, что место снова сконтрастирует или дополнит записи.

Все вокруг становится театром, потому что ты ждешь театра. Пытаешься считать окружающее как сценический текст. И чем больше увлекаешься, тем громче и яростнее реагируешь на последнее «письмо». Что в нем? А Хармс его знает, может ничего значимого. А может на листе – контур форточки, в которую Хармс шмыгнул от тебя вместе с создателями «Маршрута». Но тут уже ты сам – актер: на встречу идут и идут другие участники, а ты «держишь лицо», играешь, чтобы не выдать общий с организаторами секрет. И эта минута «по ту сторону» спектакля самая наполненная.

Части «Маршрута» по факту связывает только зритель. Но верно ли, что его настрой постоянно сбрасывают? Быть может, создатели проекта ждут дополнительной работы публики в эти минуты? Тем не менее, три отдельно пережитых события по-разному эмоционально наполнены: отстранена, как школьный урок, первая, насыщенна физическими ощущениями вторая, внутренними переживаниями – третья. Пусть законы «Маршрута» и не дают выстроить непрерывное действие и работу со зрителем без «выключений» из процесса, но разнообразно и все-таки по-театральному он работает с ним.